На неведомых тропинках. По исчезающим следам - Страница 35

В восемь утра Егорыч не открыл аптеку. Какой-то ранний посетитель дернулся в дверь, удивился и пошел дальше. Спустя два часа явился Муса и распахнул ворота чайной. Алия в темном платке тенью проскользнула в кафе десятью минутами позже.

Мне предстоял разговор с обоими, нужно убедить их в его необходимости, и добиться искренности. Способ на ум пришел только один, банальный и очевидный. Я почувствовала острую тоску по клинкам. Как говорят, добрым словом и пистолетом можно добиться больше, чем просто добрым словом. Сжала руки в кулаки, кончики пальцев закололо, словно после сна в неудобном положении. Я вспомнила тяжесть серебра в ладони. На некоторых людей один вид оружия действует лучше всяких уговоров. Я вспомнила, что на кухне имеется неплохой набор ножей для хлеба.

За спиной что-то шевельнулось, уловив краем глаза движение, я развернулась. Не скажу, что готовая к любой опасности, скорее готовая заорать и поднять на уши квартал. Но там никого не было. Лишь у стены, чуть потеснив табуретку с облетевшей краской, стоял коричневый туалетный столик с белым орнаментом. «Следующая» вещь Нинеи. Вернее, уже моя. Покалывание в пальцах унялось. Артефакт наконец-то догнал хозяйку.

Не до конца доверяя глазам, я подошла ближе и подняла широкую крышку. Бледное лицо с запавшими после бессонной ночи глазами смотрело на меня и абсолютно целого зеркала. Словно не было бессмертника Ивана ткнувшего меня в него головой. Пальцы легли на медное кольцо и потянули. Правый ящик легко выдвинулся. В нем по-прежнему тускло поблескивало серебро. Нож и стилет. Пара со светлыми навершиями, подаренная и помеченная Пашкой. С ними соседствовало, словно вышедшее из очередного кошмара, малахитовое жало Раады.

– Кирилл, – прошептала я с горечью и восхищением. Вряд ли кто другой отдал распоряжение заменить зеркало и положить атам в ящик.

Вытащив серебро, я позволила себе пару простых перехватов, вспоминая уроки Николая Юрьевича. Губы сами раздвинулись в улыбке.

Из глубины зеркала на меня смотрела женщина без возраста. Не красивая, но и не уродина, с хищной кривой улыбкой, прищуренными холодными глазами. В ее руках готовые колоть и резать шевельнулись острые лезвия.

Я отпрянула. Что со мной? Иду разговаривать с людьми и не мыслю беседы без оружия, без насилия? Мало того, почти предвкушаю его.

Клинки легли обратно во тьму.

– Нет, – сказала я той, что отражалась в зеркале, – Ты изменишься. Но не так, – и сожалением закрыла ящик. Потом снова открыла.

Алия возилась в моечной, Муса занял место так и не появившегося хозяина за стойкой, отделанной мозаикой с восточным орнаментом. Чайная представляла собой огороженную часть внутреннего двора, плавно уходящую в дом. Плетеный навес, мягкие диваны с подушками, низкие столики, и даже шторы, если ткань развязать они превратят каждый столик в отдельную комнату. Навес поддерживали изрезанные орнаментом столбы, такой же элемент декора присутствовал и внутри кафе. Пол застилали циновки. На каждом столике стояла прозрачная чаша со свечой. Тут было очень уютно вечерами.

– Где Пашка? – спросила я.

Муса раздвинул рот, изображая радушную улыбку.

– Не говори, что не знаешь кто это такая, – предвосхитила я реплику мужчины, – Хочешь милицию? Сейчас будет. Хочешь ругани? С дорогой душой. Выбор за тобой.

– Вай-вай…. Какой красивый, и какой злой. Ну, зачем полиц? Тебе нужен? Нет? И мне нет. Садись, дорогой гость будешь, шашлык будешь, чай будешь…

– Муса, – я повысила голос, он заулыбался еще старательнее, – Она пропала, понимаешь? Пропала из этой забегаловки. Куда ушла? Зачем? – я потянулась к поясу за спиной. Вопреки принятому решению я взяла с собой клинок, сейчас успешно скрывающийся под выправленной рубашкой. Атам, как влитой вошел в петли для ремня, особенно под широкую пластину кожи со знаком производителя, оставалось только надеяться, что он оттуда не вывалиться и не порежет мне спину. Потянулась и уронила руку, представив, как махаю каменным ножом перед носом Мусы, смешно и грустно, – Аллахом заклинаю, скажи!

– Как что-то надо все Аллахом просят, – пробормотал он. – Нет ее, – акцент, придерживаемый для «дорогих гостей», заметно поубавился. – Ушел, – он развел руками. – Ни словечка не сказал: «Эй Муса, постой за моя, потом я за твоя», – он вздохнул, – Нехорошо так.

– Куда ушла? Когда?

– Не знать. Смотреть – дети стоять, женщин – нет.

– Она за водой пошла, – раздался тихий голос.

Мы обернулись, одинаково удивленные. Алия стояла в зале, вцепившись своими маленькими натруженными ладошками в черенок швабры, и говорила. По-русски, без малейшего акцента.

– Вы видели? – я шагнула к ней.

– Да, – женщина нервно покосилась на Мусу, но все же продолжила. – Вода кончилась. Она в кладовку пошла за новой упаковкой. Мне хозяин через полчаса крикнул, чтобы я мороженое выдала. Ее уже не было. Только дети и холодильник.

Мужчина что-то сказал на незнакомом языке, женщина дернулась и опустила глаза в пол. Он разглядывал ее со странной смесью удивления и враждебности, так бывает, когда тот, кого привыкли считать мебелью вдруг встает и открывает рот.

– Можно посмотреть? На кладовку?

Еще до того как я закончила вопрос, поняла, что он не разрешит. Не потому, что боится, а потому что не хочет. Запрет ради запрета, назло, мне и Алие.

Когда Ахмед еще питал надежду нанять всю троицу оптом, уж не знаю, чем приглянувшуюся, мы удостоились короткой экскурсии по заведению. Я помню, что кладовка находиться сразу за боковой дверью, напротив большого холодильника, где на крюках висели туши баранов, кур, кроликов. Если я сейчас нырну в дверь по правую руку, которую как раз не закрыла Алия, в два шага окажусь перед кладовой. А Мусе придется либо, как герою фильма, перепрыгивать стойку, чему вряд ли способствует округлое брюшко над ремнем, либо бежать через дверь за его спиной, через моечную и кухню. В любом случае у меня будет несколько секунд.