На неведомых тропинках. По исчезающим следам - Страница 57

Рука с пистолетом упала. Бесполезная никчемная железка. Старик Сергий качнулся, словно и после смерти больная негнущаяся нога причиняла ему беспокойство.

Мертвецы на мертвой стежке среди мертвых домов. Голова закружилась, еще немного, и я упаду, уткнусь головой в песок, чтобы только не видеть.

Меня схватили за руку и дернули в сторону, вытаскивая из круга молчаливых покойников. Я заорала, чужая ладонь зажала рот, я попыталась кусаться, но только схлопотала по зубам, дергалась, пока в уши не ввинтился тихий, на грани слышимости шепот.

– Тихо, Оля, это я.

Я замерла дрожащим напуганным зверьком.

– Все? – спросил он. – Можно отпускать, или ты хочешь еще попрактиковаться в вокале?

Ладонь опустилась, воздух с шумом вышел из легких. Рядом стоял Веник. Я обхватила его руками за шею и прижалась, дрожа всем телом. Из глаз потекли слезы.

– Некогда хныкать, – он отстранил меня и легонько встряхнул, – надо уходить.

– Я думала…

– Раз ты еще здесь, значит, плохо думала, – он потащил меня за собой по дороге.

– Мертвые, – прошептала я, оглядываясь на старика с больным коленом и тихую женщину, которая неплохо мыла посуду в чайной у Ахмеда, мертвецы молчаливыми тенями остались стоять на тропинке.

– С каких пор ты стала визжать при виде трупов? Эти отличаются от других тем, что стоят на двух ногах.

– Ты не понимаешь.

– Да куда уж мне. Быстренько поплачь, как дорога была тебе эта дохлятина, какими замечательными и талантливыми они были, как несправедливо не без твоего участия откинули копыта.

Он свернул к дому на углу Центральной и Январской улиц, тут жил Борис, до того как его загрызли гархи, до того как нашу стежку выдернули из одеяла мира. На перилах крыльца сидел Мартын. Живой и поникший. Он поднял голову, и я остановилась. Кожи на левой половине лица не было, в уголке рта, лишенном губ, белели зубы, из-за отсутствия века глаз не закрывался. Я прижала руку ко рту.

– Горевать о былой красоте студента будешь потом, – заявил падальщик, – прячь стрелялку и уходите за барьер.

– А ты?

– Мой выход с другой стороны

– И что дальше? – спросил парень. – Куда бежать? – безгубая часть рта гротескно скривилась

– Предпочитаешь сдохнуть здесь? – рыкнул гробокопатель. – Среди мертвецов? Решаешь за себя и за нее? Она не твоя подружка, не забывайся.

– Тогда пусть уходит, пусть бежит к Седому. У нее от него слюнки текут, не от тебя. Кто ты? – парень встал. – Ты выманил меня из дома прямо в руки к… этим. Чем ты лучше мертвых?

– Я хуже. Я взял на себя труд увести тебя из-под носа твари, которую прибили к двери собственного дома, которую ты не смог исцелить, – падальщик ссутулился и пошел по дороге. – Ты обвиняешь меня в том, что сам угодил в плохую компанию?

Пистолет никак не хотел помещаться в карман, джинсы явно не предназначались для подобного, и черная рукоять осталась торчать снаружи.

– То есть они все умерли? – жалобно спросила я. – Все, кто жил здесь?

– Не знаю. Да хоть бы и так, – Веник обернулся, – еще одна причина сменить место жительства.

Дома остались позади, дорога изогнулась под прямым углом, и мы с Мартыном ступили за барьер. Веник, сделавший вместе с нами лишний шаг, выругался, оттолкнулся от невидимой, но не менее осязаемой преграды, оскалился и попросил:

– Держи себя в руках, студент. И ее тоже. Не то она снова кинется кого-нибудь спасать, – падальщик посмотрел в глаза, – меня, например.

Эти слова мне что-то напомнили. Смысл, интонация. Так же говорил и сам целитель Марику, чтобы тот остался в filii de terra. Гробокопатель хотел, чтобы мы ушли.

Я невольно сделала шаг вперед, или назад, смотря с какой стороны смотреть.

– Без такого балласта, – он насмешливо склонил голову, – я уйду в два раза быстрее. И тише. Не возвращайтесь. Уж я-то точно не вернусь, – гробокопатель развернулся и пошел обратно, мгновенно растворяясь в темноте, смыкающейся над желтой дорогой.

Шли молча. О чем нам говорить? О желтой дороге? О том, что оставили там? Парень со злостью пнул песок, его лицо болезненно скривилось.

– Почему ты не вылечишь себя? – спросила я.

– Не хочу – дернул головой целитель и добавил, – или не могу.

– Правда?

– Не знаю, – он затравленно посмотрел по сторонам. – Сказочник прав. Я боюсь. Здесь с моей силой творится что-то неладное. С таким лицом я жить смогу, а без магии – нет.

Он посмотрел на дорогу, на ту ее часть, по которой мы пришли со стёжки под Остовом.

– Я недооценил пески востока. Она была права, не надо было ходить. Все умерли, а у нас есть для чего жить.

– Если это, – перед глазами пронеслась вереница знакомых и не очень лиц, – правда, если на стежке одни мертвецы, значит, с твоей силой все в порядке. Ты не лечишь трупы. С сыном Ависа и его сестрой у тебя проблем не было.

Он повернулся ко мне изуродованной стороной, и глаз, лишенный века вспыхнул зеленью. На куске мяса, в который превратилась левая щека, выступила кровь. Парень сцепил зубы. Я видела, как ходят ходуном мышцы, как выделяют прозрачную сукровицу, как перекручиваются тонкие, похожие на нити, волокна, как они сплетаются, срастаясь и образуя новый молодой чуть розоватый слой кожи.

Магия Мартына была с ним, это окружающая действительность выпадала из зоны воздействия. Целитель работает только с живой материей. Конечно, как и любой другой колдун, шаман, предвестник или заговорщик, он может поднять мертвеца, и тот, как заводная кукла, будет ходить и махать руками, пока не кончится завод, сгусток чистой силы, вложенный в труп. Но поднять и исцелить – разные вещи. Раны останутся ранами, руки – руками, пальцы не обрастут перьями, превращаясь в крылья. Мертвые ткани не живут, не меняются. Целитель не сможет разобрать мертвяка на запчасти, как поступил Мартын с сестрой пленника, разве что, если возьмется за топор. Для него попытка работы с трупом сродни попытке превратить водолазный костюм в водолаза.